– Раз уж заговорили об этом, скажи, какая у тебя корысть в этом посольстве? – спросил он вполне добродушно. – Не всё ли тебе равно, кто будет сидеть в Муроме? Это наши семейные дела.
– Не у меня, – поправил Борис, выигрывая время. – У моего отца.
– Ну, пусть у отца, – легко согласился князь. – Что ему-то до наших дел?
Тут Борис и нашёл, чем собеседника заманить. Спасибо, Андрей научил его небылицы сходу выдумывать.
– Отец вёл переговоры с Юрием о купли Мещёрской Поросли, что с нашим Берёзопольем граничит, – сказал Борис. – Если князь на Муроме поменяется, придётся ему всё начинать сначала. А нам волость расширять надобно, людей расселять.
Строго говоря, Мещёрская Поросль не принадлежала ни Муромским князьям, ни Суздальским, ни Стародубским. Она вообще никому не принадлежала и с давних пор жила сама по себе. Но Фёдор, скрываясь в лесах, мог всего и не знать, а если и знал, то у Бориса имелось объяснение – пограничные земли всё одно межевать с соседями нужно.
– И всех дел-то? – неподдельно изумился князь. – Да на кой ляд она мне сдалась эта ваша Поросль? Дикие места, там и князей-то русских не признают. Скорее нож в спину сунут, чем дань платить станут. Да продам я её Константину Васильевичу, пусть не беспокоится.
Фёдор совсем подобрел, узнав, как он полагал, подлинную причину хлопот Бориса. Повеселел даже. Щенок за отца просит – дело законное.
– И сколько возьмёшь отступных? – тут же спросил Борис, взметнув глаза на князя.
Тот аж опешил. Но опять же по-доброму.
– Ну, вы суздальцы и крохоборы! – покачал князь головой. На сей раз, в его голосе прозвучало скорее восхищение, нежели презрение.
– Курочка по зёрнышку клюёт, – невозмутимо ответил Борис. – Москва вон целые города перекупает, а мы всего-то удел берёзопольский расширить хотим.
– А за сколько Юрий готов уступить землицу? – спросил Фёдор.
– За восемь сотен рублей серебром, – без раздумий, навскидку ответил Борис.
– Стало быть, тысяча, – подумал вслух Фёдор. – Так и скажи отцу, что, мол, за тысячу уступлю.
– Ты тоже, значит, торговле не чужд? – улыбнулся Борис. – За тысячу? Так и передам. Если, конечно, в Муроме сядешь.
– Ишь ты! – опять взвинтился Фёдор. – Сяду, можешь быть уверен! Ты вот скажи, сколько воинов город хранит?
– За кого ты меня принимаешь? – возмутился Борис. – Я не соглядатай какой-нибудь.
– Правда? – усмехнулся князь. – Однако мои силы ты наверняка уже пересчитал?
– Я сделал это ещё со стен Мурома, – возразил Борис. – И не один я. Могу сказать только, что в городе хватит воинов, чтобы выдержать приступ и хватит припасов, чтобы пересидеть осаду.
Он поднялся, чтобы уйти и Фёдор не стал возражать. Долил себе в кружку вина, выпил, равнодушно взирая на княжича.
– Юрию передай всё же, пусть уходит, преследовать не стану, – крикнул он вдогонку.
Когда посольство возвращалось обратно в город, Борис спросил у спутников:
– Ну что, удалось что-нибудь вызнать про этого монаха?
– Ничего, – сказал Румянец.
А Тимофей пожал плечами и ответил:
– Только то, что он здесь один. И судя по всему, простые воины его недолюбливают.
***
Демон в облике мужа стал приходить к ней почти каждый вечер. Но теперь Павел находился в городе. Некуда стало ездить – осада. Однако ночной гость, похоже, не опасался с ним встретиться. С тех пор как загудел набат, тот ни разу не ночевал в тереме. Пропадал на стенах, в конюшнях, гридницах и бог весть, где ещё.
Варвара места себе не находила. Душа разрывалась между долгом супругу, страхом и краткими мгновениями греховного плотского удовольствия. То есть если бы она могла выбирать, то без сомнений выбрала бы верность, мужа. Но она понимала, что не устоит перед соблазном и в следующий раз, какие бы клятвы себе не давала.
Весь город занимался подготовкой отпора врагу, готовился класть жизни и проливать кровь, а Варвара, ну полная дура, не могла разобраться в собственных чувствах. Даже злость взяла на самою себя. Эх, хоть бы кто-нибудь совет умный дал. Ведь должно же быть средство. Но нет у неё советчиков.
Павел готовился к войне, занимался с дружиной, пропадал на стенах и башнях, но она всё равно не посмела бы ему признаться. Сразу не призналась, а теперь и подавно. А больше спросить совета не у кого. Слишком уж щекотливое дело, чтобы посвящать в него даже близкую княжеской семье старуху-ведунью. Скорей уж старухе-то в первую очередь нельзя ни о чём говорить. А к кому ещё обратиться за помощью? Правда, была у княжны дальняя родственница, не чуждая ворожбе. Но она не только по крови дальняя, она и живёт бог знает где. К ней и в обычное-то время трудно добраться, а из осаждённого города и подавно.
Нет, нужно было что-то предпринимать самой. Варвара попыталась припомнить девичьи разговоры о колдовстве, слышанное когда-то про ворожбу и обереги, но ничего путного вспомнить так и не сумела. В голову ничего другого не пришло, как соорудить крестик из орехового дерева и припрятать его возле кровати. Средство больше на мертвецов рассчитано, да на нечисть лесную, а тот, кто к ней повадился на мертвеца или лешего походил мало.
Поначалу, когда незнакомец появился, про крестик она позабыла. Его взгляд немедленно проник в душу, разрывая на части и развеивая все замыслы, приготовления. Но когда мужчина подошёл ближе и собрался её обнять, Варвара почувствовала вдруг, что действие взгляда ослабло. Она вырвалась, метнулась к кровати и, выхватив оберег, выставила его перед собой.
Всё напрасно. Мужчина протянул руку и взял ореховый крест безо всякого страха. Он повертел его перед глазами, словно пытаясь разгадать, в чём тут подвох, затем улыбнулся и вернул Варваре.
– Опасаешься кого? – спросил он.
– Тебя опасаюсь, – набралась княжна смелости.
– Меня не надо опасаться, – сказал незнакомец.
Его голос казался таким убедительным, что Варвара сразу поверила – да, его опасаться не надо. Тогда он без грубости, но властно притянул женщину к себе и, наконец, обнял.
– Не меня ты боишься, а самой себя, – произнёс незнакомец ласково, будто говорил про любовь. – Зря боишься. Нет здесь никакого греха, если нравлюсь я тебе. Ведь нравлюсь?
Варвара вздрогнула, заливаясь краской.
– А почём я знаю, какой ты на самом деле? – тут же возразила княжна. – Ты мужем моим прикидываешься. В своём обличье не показался ни разу. Может ты дьявол?
Мужчина отпустил её, отошёл к окну и уселся на скамейку. Варвара осталась стоять посреди комнаты, готовая то ли бежать прочь, то ли броситься в объятия незнакомца. Её лицо горело, а перед глазами стояла туманная пелена. Сейчас, использовав всю свою смелость за несколько произнесённых слов, она с трудом понимала, что происходит вокруг.
– Значит, полагаешь, я дьявол? – спокойно спросил незнакомец. – А почему, в таком случае, крест твой мне никакого ущерба не причинил?
– От греха это, – выдавила из себя Варвара. – Бог грешникам не помощник.
– Хм, – буркнул под нос мужчина. – А праведникам его помощь не больно-то и нужна.
Он встал и подошёл к Варваре, которая продолжала стоять, сжав губы.
– Я не дьявол, – тихо сказал он, проводя рукой по волосам. – Поверь мне.
Мужчина нежно обнял её и прошептал на ухо:
– Я люблю тебя…
И Варвара опять поверила.
Глава четырнадцатая
Лазутчик
На рассвете Мосла на месте не оказалось. Ни на поляне, ни в шалаше, ни где-то поблизости. Ушёл Мосол. Не поблагодарил за помощь, даже не попрощался. Рыжий забеспокоился, бросился было проверять сумки, мешки, но все их вещи остались не тронутыми, а собственные, вместе с выкопанным накануне свёртком, Мосол, разумеется, унёс.
– Пожалуй, и нам пора, – сказал на это Сокол, ничуть не печалясь пропажей хозяина шалаша.
– Позавтракаем сперва? – попытался оттянуть поход Рыжий. – Тем, что от ужина осталось?
– Да, нет, не стоит, – отмахнулся Сокол. – Кто его знает, приятеля твоего? Может он уже награду за наши головы получает.
Чародей умел подобрать нужный довод. Рыжий собрался быстро, опередив даже расторопного Тарко, и через полчаса они уже сидели в засаде, наблюдая за вражеской ставкой. Сокол выбрал место рядом с тропинкой, что, огибая озерцо, выходила прямо на дозор. Отсюда они могли заранее увидеть любого путника.
Вот только тропка оказалась не слишком оживлённой. Они просидели в засаде довольно долго, наблюдая за скучающим дозором, и только ближе к полудню из леса вышел первый прохожий. Странный такой. Монах по виду, но при оружии и походка у него больше подходила воину, нежели иноку.
